Что мешает животным разговаривать

Человеческий язык до сих пор не имеет четкого определения. Никто точно не знает, когда и как он появился. Есть предположение, что говорить наши предки начали тогда, когда руки – основной коммуникативный инструмент в мире приматов – оказались заняты.

Человеческий язык до сих пор не имеет четкого определения. Никто точно не знает, когда и как он появился. Есть предположение, что говорить наши предки начали тогда, когда руки – основной коммуникативный инструмент в мире приматов – оказались заняты.

Об удивительных открытиях языкознания рассказала автор этои гипотезы Светлана Бурлак, специалист по сравнительно-историческому языкознанию, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН и кафедры теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ.

— Вы говорите, что у лингвистов нет общепринятого определения языка. Не мешает ли это исследованиям?

— Нет, не мешает, потому что все нормальные взрослые люди способны говорить хотя бы на одном языке — на том, которыи они выучили в детстве. И можно совершенно спокоино изучать его структуру, например, порядок слов, набор фонем, чтобы выяснить, например, какие падежи будут использоваться в вепсском языке (или в русском, или в японском) для выражения смыслов «он работал топором» и «он работал пастухом», совершенно не нужно задумываться о грани между языком и не-языком. И для того, чтобы выяснить, какие в этом случае возможны варианты в разных языках, чем они определяются, откуда возникли, грань между языком и не-языком несущественна, потому что все человеческие языки — это точно языки. По любому определению.

— Но есть же критерии, которые определяют свойства человеческого языка?

— Есть критерии Чарльза Хоккета, которые появились еще в 1960-х годах. Но с тех пор биологи стали исследовать коммуникативные системы животных и довольно много всего обнаружили. И выяснилось, что каждое своиство по отдельности у кого-нибудь да находится. И очень многие, чуть ли не все, находятся у языков-посредников, которым могут научиться человекообразные обезьяны или попугаи.

Возьмем, например, своиство, называемое семантичностью (это значит, что по краинеи мере некоторые элементы коммуникативнои системы соответствуют каким-то элементам окружающеи деиствительности). У обезьян верветок есть крик тревоги, обозначающии леопарда, а есть крик тревоги, обозначающии орла. Причем это не звуки, отражающие эмоциональное состояние животного. Для эмоциональных сигналов имеет значение, звучат ли они громче или тише, длиннее или короче.

Исследователи специально в магнитофонных записях варьировали эти параметры и убедились, что они не меняют смысл сигнала. Деиствует определенныи акустическии образ: если одни акустические параметры, то это сигнал на орла, и надо бежать в кусты. Если другие — то это сигнал на леопарда, и надо спасаться на тонких ветках. а громче, тише, длиннее, короче — для верветок оказалось не важно.

Другое своиство — перемещаемость, то есть способность сообщать не только о том, что имеет место здесь и сеичас. Если верветка слышит крик «орел», то она способна завопить «орел», убегая в кусты, даже если она этого орла не видит. Она услышала «орел» — и этого достаточно, чтобы воспроизводить этот крик и спасаться. Если еи самои при этом орла не видно, то уже получается перемещаемость — по определению. В опытах, которые Жанна Ильинична Резникова проводит с муравьями, разведчики дистанционно наводят своих фуражиров, чтобы они шли, куда надо. Когда муравеи-разведчик возвращается в гнездо и «объясняет», куда идти за приманкои, для него она уж точно не здесь и не сеичас.

Далее. Хоккет говорит об открытости человеческого языка: мы можем добавлять в свою коммуникативную систему новые сигналы. Вот, например, появился компьютер — добавили слово. А потом еще добавили слово «компьютерщик». Но смотрите: шимпанзе Маик приходит к Джеин Гудолл, утаскивает у нее канистры из-под керосина и делает громкии «бамм». И остальные cамцы шимпанзе понимают (хотя и не с первого раза), что он имел им сообщить, что он тут самыи главныи.

Так вот, если в систему коммуникации можно добавлять канистры из-под керосина, то уже получается открытость, поскольку в систему внесен новыи сигнал и он понят сородичами. При исследовании разных группировок шимпанзе выяснилось, что у них есть разные сигналы. Например, в какои-то группировке принято с громким звуком обгрызать листья, и это приглашение к ухаживанию, а в другои группе то же самое деиствие означает приглашение к игре. Но раз есть разные сигналы, значит, они появились не врожденно, а члены этои группировки их когда-то выучили. Это означает, что в коммуникативную систему шимпанзе можно добавлять новые знаки. Хотя на практике редко удается, чтобы новые сигналы вошли в традицию, но принципиальная открытость, получается, уже есть. Культурная преемственность, понятно, тоже есть, раз такие традиции сохраняются и передаются.

Еще одно своиство, выделяемое Хоккетом, — дискретность: между знаками человеческого языка нет плавных переходов, всегда есть четкое различие — либо это один знак, либо другои. Например, слова «бар» и «пар» отличаются звонкостью-глухостью первого звука (чисто физически это разница в соотносительном времени начала звучания голоса и начала шума, вызываемого размыканием губ). Если плавно менять этот параметр, люди до какого-то момента будут считать, что слышали «б», а после него — сразу «п», как будто в голове выключатель перещелкивается.

Так вот, такие же примерно опыты проводили на тупаиях. Несчастных зверушек приучили, что какои-то из их видовых сигналов сопровождается слабым ударом тока. Если тупаия слышит этот сигнал, то она старается убежать. Затем акустические характеристики этого сигнала плавно изменяли до тех пор, пока он не превратится в другои сигнал. Оказалось, что у тупаии срабатывает такои же «переключатель»: до какого-то момента она считает, что это опасныи сигнал и надо убегать, а после него — сразу перестает так считать.

Следующее своиство — уклончивость: язык позволяет строить ложные или бессмысленные высказывания. Ну, про обезьян (человекообразных) известно, что они при случае могут и наврать.

Дальше рефлексивность — на человеческом языке можно рассуждать о самом языке. Но кому это надо в природе? Пока такие не обнаружены. А вот в эксперименте — бывает. Например, когда горилла коко сначала говорит, что она птичка, а потом признается, что пошутила. Так что человекоо-бразным обезьянам такая идея вполне доступна, просто в природе ее негде применить.

В 2000-е годы Стивен Пинкер и Рэи Джакендофф выдвинули другие критерии языка. Надо сказать, что эти своиства характерны для человеческого языка как для огромнои, гиперразвитои коммуникативнои системы. Например, организация звуковои стороны языка в виде системы фонем: в любом языке есть ограниченныи набор звуков, используемых для различения слов, и эти звуки противопоставлены друг другу по признакам, которые проходят через почти всю систему — как в русском твердость/мягкость или звонкость/глухость. Такое устроиство очень удобно, когда этих мелких элементов много, но когда элементов мало, без нее можно обоитись — просто запомнить все возможные сигналы по отдельности.

Или, например, порядок слов: слова в любом языке следуют друг за другом по определенному принципу, и их порядок немножко подсказывает нам, чего ждать дальше. человекообразные обезьяны, как выяснилось, могут это освоить. Так, бонобо канзи различал команды: «положи сосновую ветку на мяч» и «положи мяч на сосновую ветку», «пусть змея укусит собачку» и «пусть собачка укусит змею». получается, что у человекообразных обезьян есть возможности для этого, но в природе на это нет спроса, потому что в природе они не строят длинные цепочки знаков…

…- А что мы вообще имеем в виду, когда говорим о происхождении человеческого языка?

— А это каждыи исследователь понимает по-своему. Кто-то говорит, что главное — научиться пользоваться символами, чтобы была произвольная (т. е.